кем имею честь? — спросил Иван Григорьевич, обводя взглядом юных друзей хозяина.

— Ах, да! — Славко Тарасович наполненной рюмкой показал на кавказца. — Наш деловой партнер господин Казарян. Закупает у нас то, чего не хватает Кавказу.

Но тут уже крепко выпивший Витя Кувалда вставил свое слово:

— А Кавказу, как всегда, не хватает патронов.

— Не перебивай старших, — сделал ему замечание Славко Тарасович. — Да, в нашем городе изготовлено, грубо округляя, патронов… войны на две. Гражданских… Так что продаем излишки. Тем более, что Восток просыпается по-настоящему… Кстати, будь знаком и с нашим разговорчивым другом. — Рюмкой показал на Кувалду. — Это Витек, представитель торгового сословия. Он мне помогает формировать местный бюджет. Благодаря Вите бюджетники города не ропщут. Получают, конечно, недостаточно, зато регулярно. А регулярная жизнь, по свидетельству древних, основа стабильности.

Он говорил витиевато, путано, как и всякий мало-мальски себя уважающий мэр.

— А ну, Витек, налей моему школьному товарищу настоящего крымского.

Иван Григорьевич понял, почему Славко Тарасович попросил Кувалду налить именно крымского, заговорил о своей бутылке:

— Это, ребята, намек, что в моем пакете коньяк вовсе не массандровский.

— Никакого намека, — поспешил извиниться Славко Тарасович. — Человек пришел со своей выпивкой. А купил, как я догадываюсь, на твоем, Витек, рынке. Будем ли мы снимать пробу? Вопрос. Так что пьем только нашу. У нас все натуральное.

Выпили за встречу. Закусили. И закуской бог не обидел.

Пососав лимончик, Славко Тарасович заговорил нескоро:

— В случае нужды ты, Ваня, к нему обращайся запросто. Витек это Витек.

— Спасибо, — поблагодарил Иван Григорьевич. — Я уже к нему обращался.

Славко Тарасович сделал удивленные глаза.

— Вы знакомы?

— Я у него деньги менял. Это Витя Кувалда.

— Кувалдой, Ваня, его назвал народ. Присмотрись, какие у Вити руки. Особенно левая — молот!

Витя скромно молчал, закусывал, шевеля белесыми бровями. Несмотря на худобу, он был, как римский гладиатор, — весь исполосованный ножами. И взгляд у него — взгляд закоренелого зэка, но что удивительно, на теле — ни малейшей татуировки. Уже потом, уединившись в кабинете, где было тесно от сувениров, Славко Тарасович скрывать не стал:

— Что меня печалит, этот Витек, Ваня, рэкетом занимается. Его боятся.

— И ты?

— Я его, мерзавца, держу — во! — Славко Тарасович яростно сжал кулак. — Давно бы его посадил, да помню заслуги. Без него демократы — что волки без зубов.

— Ты — демократ?

— А хрен его знает, — хохотнул Славко Тарасович.

Говорил он с паузами, с отрыжкой: пил пиво под леща, смачно чавкал, плевался костями. От рыбы, да еще копченой, его не оторвать. Да он и не скрывал своего увлечения: «В одном я, Ваня, как Маркс, — люблю рыбу».

— Что же касается моей принадлежности к демократам, — продолжал он, словно оправдывался, — для кое-кого я демократ, а по духу — диалектический материалист. Даже бывая пьяным, я трезво оцениваю ситуацию. Представь себе, лет пять назад я вякнул бы, что остаюсь твердокаменным большевиком, да меня бы — в шею. Тогда даже парткомы выселяли. Однажды на митинге при скоплении всех недовольных старой властью я такую речуху толкнул! Разумеется, о пользе демократии. Киев узнал, что я чуть ли не руховец, прислал бумагу: «Пан Ажипа, назначаетесь наместником президента». Потом поменялись президенты, и я стал называться по-другому — глава администрации. Что по сути — один хрен.

Славко Тарасович усадил гостя в роскошное кресло, сам же в махровом халате с желтой птицей на спине, отдаленно напоминающей американский герб, расхаживал по ковру и с восторгом рассказывал, почему он уютно себя чувствует в кресле мэра страшно бедного и страшно богатого города, умеющего делать все, на что способна человеческая фантазия.

— Опасался я, Ваня, что мне напакостит мой батя. Как-никак был он главным кэгэбистом, опекал оборонку. И если кто-то пытался что-то шепнуть за бугор или забугорные дяди втихаря появлялись в городе, мой батя со своими умельцами был тут как тут: дяди исчезали, словно и не родились. На митингах мне напоминали, кем был мой батя. Я, конечно, рвал на себе рубаху, поносил сталинистов, кэгэбистов… и, представь себе, удержался. Закрепился, опять приобрел спортивную форму.

— А говорят, что тебя однажды снимали.

— Было, — не скрывал Славко Тарасович. — Снимали в самое смутное время. С предысполкома турнули на городское народное образование. Тогда в пожарном порядке Настю Жевноватченко отправили на пенсию.

— Для тебя освободили место?

— Ну да. Номенклатуру понижают, но не выкидывают. Мне бы переждать. Взять на месячишко отпуск, и Настя осталась бы. После августовского переворота вернули меня обратно. Предом оказался гэкачепист. Вызвали меня в исполком. Вижу, в бывшем моем кабинете заседает «тройка»: представитель Москвы, потом он стал российским министром, из Киева — известный руховец, третий — немец из какой-то благотворительной организации. Москаль мне вопрос: «Как вы смотрите, если вам опять доверим возглавить город?» Отвечаю: «Смотрю положительно. Только изберут ли? Мой отец…» Договорить не дали. Рыжий москаль благожелательно: «Вот ваш отец вам и поможет»…

— Помог?

— Еще как! Наш, Ваня, город только с виду анархический. А мышление — стадное. Кто-то что-то из телеящика крикнет — толпа побежала, и я в толпе. Куда бежим — а хрен его знает. Все кричат: «Свобода!» И я раскрываю пасть. Народ слышит, что я тоже кричу. А кому она достанется, эта свобода, никто ни гу-гу.

— И люди за тебя проголосовали?

— А как же! Почти единогласно. На меня работали телеки, и здесь, и в области, и в Киеве, и даже в Москве. За мной, как за Иисусом ученики, семенила толпа журналистов. Среди них, скажу тебе, Ваня, были такие бабенки! Жаль, что почти все они оказались в Москве. Но обслуживали и с экрана и в постели — по высшему классу. Веришь, читаю иную статью о своей персоне, и от умиления плачу: «Неужели во мне столько добродетелей?»

— Дашь почитать?

— Они перед тобой. — Славко Тарасович показал на стеллаж, продолжая хвалиться: — И рабочие за меня проголосовали, потому что знали моего отца. А вообще, если откровенно, дорогу в мэры проложила мне эта самая «тройка». Да разве только мне? Она объехала все крупные города Украины: готовила почву для нашей самостийности.

— Тогда при чем тут москаль? — переспросил Иван Григорьевич, пытаясь осмыслить паутину местной политики.

— При том, Ваня, — вел свою речь разомлевший от коньяка мэр. — Это для дураков мы все вроде по отдельности: Россия, Украина, Литва, Грузия. У всех вроде свои деньги. Но заметь: у нас одна общая валюта — доллар. И над ним, как бог Саваоф, одна забугорная команда. Недавно к нам приезжал этот самый немец из «тройки», — продолжал Славко Тарасович, кутаясь в халат: ему